… Начало 60-х, богатый колхоз на Украине, в Кировоградской области — Центральная Украина.
Село наше называлась Гаи́вка, если по-русски произносить, то Гаевка. До революции им владел пан Гаевский. Моя прабабушка, моего дедушки Федора Афанасьевича, мама, которая прожила больше 100 лет, ходила к пану Гаевскому на барщину на сельхоз. работы. К ней даже приезжал корреспондент из газеты, спрашивала: «Бабушка, а вот когда лучше было, на барщине работать или в колхозе?» На что бабушка чистосердечно отвечала: «У барина день отработал, гроши получил, а в колхозе только палочки ставят». «Палочки – трудодни, потом их подсчитывали и в конце года рассчитывались продукцией и деньгами. В дальнейшем, с развитием и укреплением сельского хозяйства, з/плату стали выдавать каждый месяц».
Сколько лет прожила моя прабабушка, никто точно не знает. Говорят так, досчитали до 103-х лет, а дальше никто не считал. Моя мама Татьяна Федоровна, вспоминала, что когда она приезжала домой на каникулы из Одессы, то её бабушка, увидав мамины босоножки, кинулась их зашивать, причитая, что «дитё в рваных туфлях ходит». Мой дядя, Николай Федорович, работал в колхозе бригадиром тракторной бригады, был уважаемым человеком. Это младших брат мамы. В молодости с ним был случай, который круто изменил его жизнь. Будучи курсантом Одесского летного училища, возвращался после учебного полёта с другом на базу. Внизу они увидели, как по дороге едет машина «Волга». И решили ребята покуражиться, прошлись несколько раз над ней на бреющем полёте, чуть ли не пикировали. А в ней ехал председатель местного колхоза, записал номер самолёта и в часть. Доложил о происшедшем, отчитал командование, что это отцы-командиры у вас формальное безобразие творится. В результате дядю Колю с другом отчислили из училища. Но поскольку ребята были на хорошем счету в училище, сказали «Приезжайте через год, восстановим». Друг так и сделал, а дядя Коля за этот год успел жениться, да так в колхозе и остался. Как говориться, где родился там и пригодился…
Дядя Коля показал мне на поле пшеницы, напротив бабушкиной хаты: «Видишь в центре небольшую возвышенность, вот там стояло поместье панов Гаевских». Я подумала, и нечего-то от них не осталось. А интересно, каким оно было, как описывают в книгах: барский дом, липовые аллеи, огромный сад, хозяйственный двор, одним словом – усадьба. В низине бабушкиного огорода протекал ручей, он то исчезал под землей, то прорывался наверх. В одном месте, напротив межи стояла криница, это такое водяное оконце, почти вровень с землёй, обложенное плоским камнем. Однажды я решила там поиграть. Присела на корточки, заглянула в воду, ничего интересного там не увидела, кроме кромешной темноты. Вокруг стояла тишина, что было как-то странно. Обычно в таких местах у воды летают бабочки, порхают стрекозы, птички поют, лягушки прыгают – жизнь кипит. А тут ничего. Мне стало не по себе, как-то неуютно и даже жутковато. И я поспешила оттуда ретироваться. А когда я узнала, что случилось там, в давние времена, то и вовсе стала обходить это место стороной. Как-то случайно я услыхала от дедушки, что в этой кринице утонул молодой пан Гаевский. Ушёл под воду вместе с бричкой и лошадьми. Гонял по окрестностям как нынешняя «золотая» молодёжь, только те на машинах премиум класса переворачиваются, а у этого кони понесли. И канул молодой пан в бездну. Печальная история. Надо переходить к более интересным и весёлым событиям, коих на нашем веку хватало.
Вот одна загадочная история, связанная с моим дедом Федором. Знаю, что на фронте он не был, всю войну в колхозе проработал. По состоянию здоровья в армию не призвали. В основном работал с лошадьми, был ездовым, возил грузы всевозможные. Однажды баба Лиза обмолвилась, что в 43-м году деда Федю забирали в обоз на несколько месяцев. Вроде в интендантские подразделения, подвозить бойцам боеприпасы, продовольствие. Ну так и так, дед молчал, слова от него не добьёшься. Только смолил свою цигарку – самокрутку и загадочно улыбался. Прошли года, давно не стало ни бабушки с дедушкой, ни моих дорогих родителей. И как-то раз дочь наткнулась на ридикюль, с которым моя мама, будучи юной девушкой, гуляла по улицам Одессы. В этом красивом, кожаном раритете лежали как в архиве старые документы. Среди них находился военный билет деда Фёдора. Откуда спрашивается, он взялся, если дед не был на фронте. Дальше – больше. В военном билете было написано, что наш дед служил в в/ч № такой-то, НКВД. Кто не знает, это чекисты, потом их ведомство называлось КГБ, а в дальнейшём ФСБ. Даже указано кем – Стрелок-пулемётчик. Где мой дед, а где пулемёт. Это был добрейший, честнейший и скромнейший человек. Великий труженик, самое страшное оружие, которое он держал в руках – это кнут, лошадей погонять. И ведь уже не узнаешь никогда, что это за история. И спросить уже не у кого. Почему-то перед глазами возникает такая картина: дед Федя управляет тачанкой, на которой установлен пулемёт с пулемётчиком. Как в Гражданскую войну, и в рейд по тылам врага. Кто знает, может так оно и было. Теперь это: « дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»…
Как-то дедушка посадил возле дома яблоньку. И с нетерпеньем ждал урожая. Вот настало лето, наша яблонька стояла красивая, нарядная и на ней весело пять румяных яблок. Дед на них налюбоваться не мог ждал, когда они поспеют. Мне было строго-настрого наказано – яблоки не рвать. Я и не собиралась, пока не появились «змеи-искусители», в образе соседских детей. Бабушка называла их «Голубкины дети», потому что маму их звали — Мария Голубка – фамилия у неё такая. И вот эти «бисовы дети» ещё одно прозвище голубкиных детей, так их бабушка называла в гневе, стали подбивать меня, неразумного дитя, ну что там мне было, лет пять, обнести яблоньку. Зачем им нужны были именно эти яблоки, когда у каждого был свой сад, да ещё, сколько заброшенных стояло. Но ведь известно, что в чужом саду яблоки слаще. Долго уговаривать меня не пришлось, яблоки были сорваны и благополучно переданы в руки «бисовым детям».
Те схватили их как бесценный трофей и исчезли в кустах, которые служили живой изгородью между нашими участками. Надо было видеть огорчённое лицо дедушки, когда он обнаружил пропажу. Я честно во всём призналась, он даже ругать меня не стал. Только погрозил «голубкиным» сорванцам: «От бисовы дети, я вам дам кнута». И взял с меня обещание, что такого больше не будет. На что баба Лиза резонно заметила: «Конечно, такого больше не будет, будет что-то другое». И как в воду глядела. Зима была уже на исходе, всё чаще пригревало солнышко, с крыш капала почти весенняя капель. Я вышла во двор погулять, мама с бабушкой одели меня потеплее, в зелёное плюшевое пальто, валенки с галошами, красивую шапочку. Гуляла я недолго, проголодалась. Захожу в хату: «Дайте мне хлеба с вареньем, я на улице поем». Дали, я сказала, что этого мне мало. Мне тогда вручили огромный кусок белого хлеба намазанного вишневым вареньем. Я держала его обеими руками. Наказали всё съесть. Вот зачем они это сказали? Я откусила два раза и наелась. А остальное куда прикажете девать? Баба Лиза пекла знатный хлеб. Это были огромные, круглые хлеба. Она сажала их в русскую печь на капустных листьях. Мне отрезали кусок через всю ширину каравая. Тут меня осенило, надо отдать его нашему Бобику, вот он обрадуется такой вкусноте! Я торжественно направилась к собачьей будке. А ведь говорил мне дед Федя: « К Бобику близко не подходить». Бобик сидел в будке и грозно на меня порыкивал, я подошла ближе, протянула ему хлеб с вареньем и ласково позвала: «Бобик, на». Бобик молнией метнулся ко мне, намертво вцепился в руку зубами, свалил и рыча, валял меня по земле, окутав цепью. Ко мне уже бежал дед с вилами. Бобику досталось вилами по горбине и он нырнул в будку. Через пять минут мама уже везла меня на санках в больницу. Я гордо восседала с перевязанной рукой. Нас окружила ребятня, которая каталась с горки на санях. Все меня жалели, выражали сочувствие, я стала героем дня. И вот мы в солнечном кабинете. Милая докторица бегала вокруг меня со шприцем, мама гонялась за несуществующей мухой, которая по словам доктора должна меня укусить. И она таки укусила, я пискнула. Мама опять погналась за проклятой «мухой». Докторица дала мне витаминку, они с мамой весело чему-то смеялись. Руку мне обработали, красиво забинтовали. Доктор строго наказала мне – не кататься на горке, чтобы не застудить укол. Как же, сейчас, и застудила, и шрам остался не только на руке. В детском саду я с ходу определяла, где у меня левая рука, а где правая. Левая со шрамом у основания большого пальца. Память о Бобике осталась на всю жизнь. Не зря когда меня спрашивали в поезде: «Девочка ты к кому едешь, к бабушке?» — «Нет» — «К дедушке?» — «Нет» — «А к кому?» — Я серьёзно отвечала: «К Бобику». И совершенно не понимала почему все смеются?…
Был у меня в детстве дружок закадычный, Иван Пуля – фамилия у него такая. Его отец, дядька Степан тоже в колхозе был ездовым. Их дом под красной железной крышей был единственным на нашем хуторе, остальные хаты стояли крытые соломой. Что нисколько не умаляло их прелести и красоты, окружённые мальвами, лилиями, садами, с зелёным ковром спорыша во дворе, такие милые и родные. Ванькин дом стоял как раз напротив детского сада. И воспитательницы – мамины подруги, наблюдали такую картину. Ваня с кнутом в руках седлал бревно, лежащее у его двора, щёлкал кнутом и приглашал меня: «Лалиса, садись покатаю». «Лалиса» с удовольствием садилась на «коня», что же не прокатиться с лихим парубком. Парубок, т.е. Ванька лихо свистнул, для убедительности, матюкнулся, ну точно как дядька Степан. И «кони» помчали. Я сидела сама не своя, мне было неловко за Ваню, вернее за его матюки, я была возмущена до глубины души. Мне хотелось его отмутузить, а вдруг он обидится и не станет со мной больше дружить. Всё таки я себя пересилила, слезла с бревна и нахмурив бровки сказал: «Я не буду с тобой играть, ты ругаешься матюками». Ванька растерялся и поспешно залепетал: «Лариса, я не буду больше ругаться, давай играть!». Раз меня слушает сам грозный ездовой, будем дружить дальше. Это была наша единственная с Ванькой разборка. Воспитатели долго ещё с умилением обсуждали наш инцендент: «Какие Ванечка с Ларой детки хорошие». – А что, мы таковские…
В доме радостная суматоха, ждём гостей из Батуми. К нам едет тётя Маша – мамина сестра со своим сыном Юрой. Он старше меня на год, и вот долгожданная встреча. Юрка сразу взял «быка за рога». Таинственно выглядывая из за угла хаты, он призывно махал мне рукой. Заинтриговал. В руках Юра держал ржавую железяку: «Видишь, это волшебная вещь, а сам я великий чародей, вот дуну сейчас в эту штуку – покрутил железкой – и любое желание исполнится». Я конечно была наивным ребёнком, но не до такой степени, что бы верить этому городскому франту в модном матросском костюмчике. Подумаешь, у другого моего двоюродного брата – Витюшки, сына дяди Коли- тоже был матросский костюм. Его так и запечатлели на фотографии, в морском костюме и в яркой узбекской тюбетейке. А что поделаешь, если нам в сельпо завезли матросские костюмы для мальчиков и тюбетейки – глаз не оторвать. Вот мама его и нарядила в самое лучшее. Знай наших, и мы не лыком шиты. Модные украинские хлопчики. Витькин наряд между прочим символизировал братскую дружбу народов СССР. А буржуины проклятые нам завидовали. Когда я выдала тёте Маше всю правду, сказав, что её Юрочка брехун, она округлила глаза и сказала: «Что ты Ларочка, он фантазёр». Да, я всё поняла. У нас в селе людей, которые обманывают и врут – называют брехунами. А в городе красивым и загадочным словом – фантазёр. На следующий день тётя Маша взяла тяпку и отправилась с мамой полоть свеклу на колхозном поле. Надо было помочь выполнить дневную норму прополки. Дедушка к своим коням на работу. Папа мой возил председателя колхоза. Мы остались с бабушкой на хозяйстве. И тут из Юрки, из этого маленького проказника, авантюриста и мелкого пакостника, повалила вся его нерастраченная энергия: «Давай прыгать по кукурузе», – предложил он мне с энтузиазмом. «А чего по ней прыгать, она совсем маленькая, нам по колено». Бабушка, увидев это безобразие, схватила хворостинку и засеменила к огороду, грозя нам: «Ах вы, бисовы дети!». Я остановилась, думая попросить у бабушки прощения. А Юрка только в азарт вошёл: «Ой, не бойся, она нас не догонит!» И запрыгал с удвоенным энтузиазмом по грядкам резвым козликом. Выкрикивая, дразнил нашу милую бабушку: «Бабка-тряпка, бабка-тряпка!». Бабушка заплакала от такой невиданной наглости, сказала: «Я всё Марусе вечером расскажу», и пошла к печке, что возле хаты, готовить ужин. Я стояла с поникшей головой и тихо ненавидела Юрку, ругала себя. Я была само раскаянье. Юрка уверенно вещал: «Не бойся, она до вечера забудет всё!». Сейчас, как же, я то знаю свою бабушку хорошо. Вечером Юрку ждало справедливое возмездие. Меня почему-то не ругали, легче мне от этого не стало. Уж лучше бы ремня дали. Как вспомню, стыдно до сих пор. Не зря батя говорил: «Кто не был молодым, тот не был дурным».
Лариса Марченко.
Село Дубовское.
